Первомай. Тают воспоминания о нём — белым облачком в синем небе исчезают.

...Мама красивая. Папа молодой. Оба сердитые. И я в шкафу. Спряталась. А куда мне больше податься? Даже привычные углы заказаны. И в шкафу не присядешь — чуть ниже спины горит след пережитой обиды. Папин ремень в этот раз оказался точен, прилетел куда надо.
Эх, папа, папа! Я думала, что тебе понравится. Старалась. А ты!
Фразу «Художника обидеть может каждый!» я узнаю гораздо позже. Но значение её поняла в глубоком детстве, сидя в шкафу подальше от глаз «ценителей».
А ведь так всё хорошо начиналось! Мы вдруг стали жить по-богатому. Рядом с моим коронным углом возле шкафа появилась красивая лакированная штуковина под названием радиола. Блестящая верхняя крышка её поднималась, внутрь устанавливалась пластинка, с которой много женщин сразу начинали петь песню «Ой, рябина кудрявая, белые цветы...». На мой взгляд, мама пела гораздо лучше, но родители были так рады новому приобретению. Обращались с ним очень бережно, пластинки протирали фетровой тряпочкой. Включая агрегат с особой осторожностью, опускали иглу на антрацитовый диск. И благоговейно замирали.
Непосредственный детский интерес к механизму был пресечён сразу. «Руки оторвём», — сказали оба любящих сердца, глядя, как ребёнок стремится ухватить всё сразу и переключает скорость оборотов, отчего хор начинает петь в два раза быстрее, и можно смеяться.
И оторвали бы, поэтому пришлось отступиться. Пусть сами слушают про свою рябину и радуются!
На 1 Мая пригласили гостей — тогда все праздники отмечали в большой компании. И сейчас, сидя в шкафу, я слушала, как причитает мама и басит, успокаивая её, папа: радиола, а вовсе не знаменитые мамины холодец и пироги с грибами, должна была стать главным украшением стола и сюрпризом для друзей. «А как мы теперь её людям покажем?!» — нервничала мама.
«Да как? Обычно! Она же теперь стала ещё красивее», — размышляла я, но мысли из шкафа до разгневанных родителей не доносились.
Более прекрасной она стала понятно почему. Пока мама вози­лась с тестом и готовила начинку, я всяко пыталась ей помочь. На рассыпанной муке оставались такие здоровские отпечатки ладошек, которые исчезали, если на них подуть. Результатом такой помощи стало насильное умывание ребёнка, вытряхивание из него муки и транспортировка в тот самый прекрасный угол между шкафом и радиолой.
И уже в этом углу взгляд ребёнка встретил цыганскую иглу, которую по недосмотру оставили неприбранной.
А нам, Леонардам да Винчам, что надо-то? Только кисть, только холст. И слишком уж красивой была крышка у радиолы. Вызывающе блестящей! Вдохновение захлестнуло. Как же здорово было рисовать иголкой по лаку!
Цветок. Море и корабль. Чайки. Самой красивой получилась рыба — «мазки» стали смелее, острие иглы входило глубоко — только опилки летели. Творческие замыслы крепли, крышка становилась красивее с каждой минутой. Оказывается, в углу стоять совсем не скучно, если занимаешься настоящим делом. Представляете, какой автопортрет получился бы рядом с красивой рыбой. Уже просматривался он в центре композиции, уже игла была занесена для нанесения первых штрихов.
Но в этот момент мама вытащила из печи последние пирожки и вдруг поняла, что в доме тихо. Очень тихо.
Зато потом сразу громко стало! Ух как она меня испугала. Подкралась, и как закричит! А потом на диван опустилась, глаза закрыла. И затихла.
На крик и папа прибежал. Посмотрел на маму, на меня цветущую, на радиолу. И как даст ремнём! Вот как так-то?!
Моё стремление объяснить, что радиола стала гораздо красивее — о, этот жалкий лепет оправданья! — был принят за вызов. Пришлось спасаться бегством…
К вечеру восстановительные работы над радиоловой крышкой были закончены. Её всяко натирали сверху разными средствами, но настоящее искусство бессмертно. С чувством глубокого удовлетворения заметила я, что прекрасные мои рисунки продолжают жить. Родители делали вид, что сердятся, но время от времени, переглядываясь, начинали улыбаться.
Сейчас, вспоминая эти моменты, я думаю — как же счастливо и хорошо мы жили. Какие классные были мама и папа, их соседи, друзья и сослуживцы. Так здорово веселились вместе. Только вот ремень зря придумали.
То, что я окончательно прощена, стало ясно на следующее утро. Мне даже бант на голову повязали и дали в руки флажок! А потом папа посадил на плечи, и мы пошли на демонстрацию. Еду я на папе, флагом машу — радостная, папа тоже — все с нами здороваются, улыбаются. Говорят: «Олег, какая большая у тебя дочь-то!» А то! Высоко сижу, далеко гляжу. Папины плечи — самая удобная сидушка. Будто на самолёте, только лучше.
Людей всё больше, настроение всё радостнее.
А впереди сюрприз — в папиной конторе для всех детей надули шары. Их в зале так много: жёлтые, красные, зелёные, синие! Сердце замирает от восторга.
«Выбирай», — говорит папа. А что выбирать-то? Я бы все забрала. И взлетела бы на них на небо...
Как часто вспоминается это время. Первомаев в жизни было немало, но все они — будто один день. Счастливый день какой-то общей радости.
Настоящий праздник для всех людей. И детей. И даже художников.

Елена АБУМОВА

P.S. Пять лет назад, разбирая в кладовке ненужное старьё, увидела вдруг старую радиолу. Выцветшая и с облупленным лаком, она выглядела уныло. И только сияли на крышке памятные рисунки. Цветок. Море и корабль. Чайки. И рыба. Всё же очень красивая у меня тогда получилась рыба!